Моя прэлэсть... (о несомненной пользе носков)

Тишина, застывшее на целую вечность единственное мгновение. Тишина пустым холодом по лабиринту каменных переходов. Тишина, которую иногда нарушали уверенные шаги по ровному каменному полу, гулким эхом отдающиеся в голове, заставляя закрывать потухшие от усталости и пожирающей изнутри болезни глаза. Чья-то тень, резко очерченная густым багрянцем света красивая фигура, колеблет пламя факелов. Время вздрогнуло... и понеслось...

«Мой, только мой»

Волшебный миг ожидания... Время снова останавливается, как только затихают у двери Орочимару эти шаги... Каждый раз...

И слегка приподнимаются уголки губ человека, стоящего за дверью. Смутный образ, прекрасный своей недоступностью. Недостижимый, желанный, каждый раз скрывающийся во мраке своей комнаты, напоминающий о своём незримом присутствии лишь слегка трепещущими язычками пламени, что рождают в коридоре танец колеблющихся теней. Горечь на языке и единственное желание – обладать. Сломить, сломать, как безвольную куклу, сделать сильнее и опустить, прогнуть...

Того, кто на все лёгкие прикосновения отвечает тяжёлым взглядом, травящим душу. Своим превосходством, которое он раз за разом доказывает, растворяясь в темноте поворотов подземелья.

Этот презрительный взгляд из чёрной бездны обречённости и затаённая ненависть...

Не достоин обладать? Тот, кто учит всему? Тот, кто дал пристанище погибшей душе в неразрывном сплетении пустых коридоров?

И снова шаги, всё дальше и дальше. Он опять ушёл, поддразнив лёгким эхом. Тишина. Не та, которая словно звенит, заставляя вздрагивать от напряжения в ожидании перемен... нет, пустая тишина, от которой уже ничего не ждёшь...

Орочимару долго смотрел на НЕГО, чувствуя, как вновь пытается вырваться наружу всегда сдерживаемое желание...

Напротив друг друга. Протянуть руку, коснуться расцвечивающего темноту алебастра кожи, почувствовать кончиками пальцев нежный бархат... мимолётная ласка, но как она его заводит...

Обнажая белую кожу, всё ниже спускается лёгкая ткань косоде, едва слышным шорохом разбавляя ту самую пустую тишину, которая скоро будет наполнена дыханием страсти. Непослушные чёрные пряди, приводящие Орочимару в странный экстаз, закрывающие обычно полные тайной ненависти глаза, сейчас подёрнутые дымкой неподвластного воле желания...

Касаться губами его ключицы, местами прикусывая кожу до кровоподтёков, обрисовывать языком линию подбородка и всё ближе подбираться к едва приоткрытому рту, врываясь жадным поцелуем, дарить ему немного собственническую ласку, на которую он никогда не откликается. Предъявлять на него свои права: на его ненависть, на его отвращение, на его презрение... на его сорвавшийся с губ стон, когда длинные пальцы змеиного саннина пробегают по внутренней стороне бёдер и хватают за грубую ткань пояса штанов, мучительно медленно стягивая их вниз. Владеть им, его лёгкой дрожью, его разгорающимся желанием в непроглядной тьме прекрасных глаз... Порывистое движение, освободиться из плена... но природа берёт верх...

Орочимару почувствовал пальцами чёрную грубую ткань и ещё сильнее сжал ЕГО в руках. Никуда не отпускать, не отдавать никому, не давать вырваться, в то время как сладостное возбуждение накатывало волной...

Рвать на нём одежду, эту мешающую близости преграду, что уже превращается в жалкие лохмотья. Показать ему, кто здесь хозяин и кому принадлежит это тело, выгибающееся под нетерпеливой и алчной лаской саннина. Проводить языком влажную дорожку, едва видную роспись желания, оставлять на его коже сладкое клеймо в виде горячих поцелуев, спускающихся всё ниже. Смотреть на его подёргивающийся кадык, когда он судорожно сглатывает, и нервно вздымающуюся грудь, слушать окончательно сбившееся дыхание, играя языком с головкой.

Саске вскидывает бёдра, задыхаясь, мотает головой из стороны в сторону... подаётся навстречу, сжимая пальцами нежный шёлк простыни... и саннин подавляет желание ухмыльнуться. Принадлежащий только ему, нуждающийся в этот момент в его ласке как никогда остро... Да... Овладеть им до конца – пусть не мыслями и чувствами, но напряжением тела, неосознанными движениями навстречу; овладеть этими драгоценными неровными вздохами, осколками всегда холодного сознания, которых никто никогда не слышал, получить доступ к тому, что дарит незабываемое наслаждение...

Орочимару понял, что уже больше не может сдерживаться, не может играть... Один ЕГО вид приводил в неистовое возбуждение. Одно желание – взять, порвать, насадить на себя! Его пальцы скользнули к заветной дырочке. Не в силах бороться с собой, Орочимару ввёл один палец...

Саске стонет, сгибая ноги в коленях, стараясь не смотреть в глаза своему наставнику, который в этот раз всё же решил довести дело до конца. Ужасающая беззащитность перед чьими-то действиями, заставляющее каждую клеточку тела трепетать невыносимое желание и резкая боль – всё это переполняет изнутри, заставляя насаживаться всё глубже и желать, желать, чтобы тебя касались, желать этого ощущения полной заполненности внутри себя... Орочимару усаживает Саске на свои колени – поза сверху – слабое, но всё-таки утешение, некий намёк на превосходство, иллюзорная возможность контролировать ситуацию...

Саннин закрыл глаза и прижал ЕГО к себе, как можно ближе... вдыхая непонятный запах, скрипя зубами от возбуждения. Сдерживаться больше нет сил, слишком долго он этого ждал, с того самого момента, как увидел его...

Саске опускается на член сразу, до самого основания, не давая себе привыкнуть к раздирающей боли. Никаких поблажек, всё, что заслужил – в один режущий миг. Жуткая физическая боль отвлекает от кровавой капели в душе, от рези на сердце, перебивает своей ясностью и чёткостью все ненужные эмоции, на несколько мгновений заштриховывает пережитые страдания и ощущение бесполезности собственной жизни – вот зачем нужно это порочное забытие. Беспредельно острое удовольствие пронзает тело Орочимару, который уже давно не испытывал таких ощущений. Резкие и сбивчивые движения, пронизанные болью от кончика до кончика... саннин сжимает пальцами бёдра Саске, оставляя белые отметины, и заставляя того двигаться в одном темпе и ритме с ним, всё быстрее и быстрее... Сплетение рук, которого один хочет избежать, а другой – никогда не прекращать... Запрокинутая голова и искусанные до крови губы... он не желает, чтобы их касался Орочимару, но у саннина на это своё мнение – рывок за растрепавшиеся тёмные волосы, и глаза в глаза... ненависть, замутнённая желанием и желание, слегка прикрытое жаждой власти над человеком... он слизывает с прокушенных губ тёплую кровь... забирая частичку живого... сладость с металлическим привкусом... Получить, что хотел... и особенно сильный, выбивающийся из выверенной гаммы движений толчок... Полустон-полувсхлип и Саске впивается зубами в скользкое от выступившего пота бледное плечо, одновременно продолжая с силой насаживаться на порвавший его член. Прогибается назад, руки скользят по сбившейся простыне – он не хочет касаться липкого, пожранного болезнью, но всё ещё способного доставлять адские мучения, смешанные с пронзительным наслаждением, тела. Ненависть душит, не ослабляя захвата, белые вспышки неисчезающими пятнами плывут перед глазами, тело уже движется машинально, подчиняясь инстинкту и тянущему возбуждению внизу живота, толкаясь навстречу, приближая тот миг, ради которого всё начиналось. Саннин сжимает грубой хваткой талию, резко дёргает на себя, прогибая Саске в пояснице и возвращая его в исходное положение – этот толчок вызывает особенно яркую вспышку, разливает по телу сладостную дрожь и желание двигаться ещё быстрее, резче... выгнуться, чтобы он входил до упора, почувствовать его до конца, хватая ртом ставший терпким воздух... Нехватка кислорода, муть в глазах... Окончательно сбившийся ритм, приносящий обоим непередаваемые ощущения, бесконтрольные хриплые стоны, разрывающие тишину в клочья, отрешение от реальности, какие-то лихорадочные, бессистемные движения – метания диких зверей по клетке... В плену удовольствия, в предоргазменных судорогах... Необъяснимое желание прижаться как можно ближе друг к другу, разорвать на части, оттолкнуть и снова прижать... С каждой волной... Последний, замеревший миг – искривлённый, словно в припадке, рот, пальцы, расцарапывающие спину, желание причинить боль и желание её получить - хищник и жертва, которые скоро поменяются ролями; рвущийся наружу дикий крик доселе неиспытанного наслаждения...

... - АААААА!!!!!!!!!!!!!!! ГДЕ МОЙ НОСОК???????????

Орочимару отдёрнул руку от своего члена и вытер её, испачканную спермой, об простыню, прислушиваясь к воплям, доносившимся из коридора подземелья:

- Мой носок пропал!!! Где он?! Вот один, а где второй??? Я не могу спать без носков!!!

- Саске-кун, успокойся! Поищи внимательнее, может, за кроватью валяется?

- У меня ничего никогда нигде не валяется!!! Это всё Орочимару, старый извращенец! Спёр мой носок и дрочит себе, фетишист хренов!!!

- Опять этот грубый тон! Орочимару-сама не извращенец, он просто очень одинокий. И вообще, неужели тебе жалко старый, вонючий, дырявый носок?

- Он не вонючий – я свои носки каждый день стираю!!! Я без них спать не могу!!! А дырки – для вентиляции!!!

Шаги по направлению к комнате Орочимару – мягкие, услужливые, значит, Кабуто решил взять ситуацию под контроль. Лёгкий стук в дверь:

- Орочимару-сама, отдайте вы ему этот носок, он без них во сне ножками сучит и беспокоится...

Подавив тяжкий вздох, змеиный саннин, гордо носящий диагноз «фетишист», засунул ЕГО - скрасившего ему одиночество и подарившего бурные эротические фантазии, а именно, - чёрный дырявый носок, нагло похищенный из комнаты Саске, поглубже под матрац и пошёл открывать дверь, кряхтя:

- Нет у меня ничего, оставьте пожилого человека в покое....